Обычно я рассказываю, что это было в Питере, в Доме книги, в году 69-м, но скорее всего в действительности это было всё-таки в подмосковном городе Клин в 70-м. А так или иначе я вошёл в книжный магазин и увидел книгу ещё неизвестного мне поэта в оформлении ещё неизвестного мне художника. Книга даже издали так резко отличалась от всей соцреалистической нудоты вокруг, что я, двигаясь, как слепой, подошёл к прилавку, схватил тоненькую книжку  и уже не выпускал из рук.
Это был сборник Мирослава Валека «Прикосновения», вышедший в 1968 году на русском языке в оформлении Вадима Сидура.

Какие странные фамилии: Валек… Сидур…
(Впоследствии я узнал, что «Валек» можно перевести как «валик, скалка, валёк», а «Сидур» – это вообще «молитвенник»!)
Какие удивительные (кажется, в моём словаре тогда ещё не было слова «эротические») рисунки!

И какие стихи!!

Абсолютно непохожие на всё, что я читал до этого… (Тут стоит напомнить, что я в то время не читал ещё ни Мандельштама, ни Цветаеву, ни Аполлинера, ни… ни… ни… вот разве что Лорку и Альберти уже всё-таки читал; да и «революционный» Маркес и тем паче «реакционный» Борхес ещё не вышли на русском, не говоря уж о каком-нибудь там  Лотреамоне! Да что там, даже о Бродском и Аронзоне, с которыми в 60-е ходил по одним улицам, я имел весьма смутное представление. Валек с Сидуром пробили первую серьёзную брешь в циклопических стенах моего варварского воспитания, где школьная программа – верьте или не верьте! – не содержала даже Достоевского, а из Блока – только «Двенадцать»!)
Впрочем, читая, я вдруг вспомнил, что уже немного знаком с этим поэтом  –  пару лет назад меня толкнуло своей необычностью стихотворение того же автора в журнале «Социалистическая Чехословакия»: «…и тьма, и тьма аж до самых костей// белым-бела.// Бог монтирует из запчастей// новые тела…».
Неудивительно, что, когда через шесть лет мне в руки (я тем временем уже побывал в советской армии, женился и поселился в Киеве) попал (как – отдельный и забавный рассказ) сборник Валека «Четыре книги беспокойства» на языке оригинала, 1973 года издания (включающий все его более ранние книги: «Прикосновения», «Притяжение», «Беспокойство», «Любовь в гусиной коже» плюс цикл юношеских стихов «Спички»), я тотчас занялся переводом – на одной наивности (чтобы не сказать: наглости), не имея ни малейшего понятия о словацком языке. Что до моего опыта переводчика в то время, то об этом лучше вообще промолчать. Видимо – сейчас уже и сам не могу вспомнить толком свои мотивы, – я  полагал, что раз язык славянский, то это будет не труднее украинского (которым, кстати, я тогда тоже ещё почти не владел)… впрочем, даже если бы понимал предстоящие сложности, что изменилось бы? я хотел познакомиться с Валеком в оригинале, и я стал с ним знакомиться.
Ничтоже сумняшеся я переводил «mam rad» как «мама рада», затем раздобыл-таки словарь (правда, сперва не словацко-русский, а чешско-русский, он и поныне у меня стоит на полке) и узнал, что это значит «радуюсь»; затем очередь дошла до устойчивых словосочетаний, и оказалось, что это можно перевести, как «люблю тебя»…
Перевод сборника  занял у меня в общей сложности 10 лет, с 75-го по 85-й.
Дополняя и отчасти опровергая классический афоризм «Перевод как женщина: если она красива, то неверна, если верна, то некрасива», смею сказать: оригинал как женщина – не терпит ни слишком грубого, ни слишком робкого обращения.
Давно известен и другой постулат: «Переводчик стиха не раб автора, а соперник». Да, это так – но, с другой стороны, едва ли многим нужна подмена оригинала стихами переводчика. Впрочем, ещё меньше нужно рабское следование букве оригинала в ущерб духу. Истина добывается в каждом конкретном случае отдельно, и, видимо, интуиция должна подсказать, когда допустимо позволить себе состязаться с автором, а когда, сдерживая свой полёт, покорно следовать за оригиналом. Стихия перевода – именно благодаря Валеку я это впервые понял – причудлива и капризна. Выстроившаяся цепочка таких замечательных ассоциаций неожиданно оказывается явно произвольной и ошибочной, а так называемые ложные друзья переводчика только и ждут, чтобы ввести в заблуждение. Например, словацкое olovo – это не «олово», а «свинец», belasy – не «белёсый», а «голубоватый», komin – не «камин», а «дымовая труба», bedra – не «бёдра», а «бока»… etc, etc, etc.
К слову, все эти ошибки не обошли переводчиков сборника «Прикосновения». Какой восторг у меня в своё время вызвало стихотворение «Запрещённая любовь» в переводе П.Вегина:

Запрещённая любовь,
знамя лета тяжкое,
ночь, в которой сахар загустел горяч,
смарагд трав.
Под язык меня спрячь,
буду для тебя – рубин,
диамант,
        топаз,
            корунд,
буду я тебе грубить.
Это потому, что ты со мною ласкова…

В оригинале, однако, оказалось: «…буду я для тебя рубином,// алмазом, топазом// и к тому же крупным,// ибо ты любишь меня» (hruby –  не «грубый», а «большой, крупный», laska – «любовь»).
            Впрочем, перевод мне нравится и сейчас.
            Или – стихотворение «Колокола в воскресенье» в переводе Б.Окуджавы:

Распахнуты ворота золотые,
за ними эта женщина стоит,
за нею колокольный звон плывёт…

В оригинале же:

Zlatá brána otvorená,
za tou bránou jedna žena,
za tou ženou zvoni zvon…

“Jedna žena” можно перевести как «одна женщина», «одинокая женщина», «единственная женщина». Окуджава нашёл хороший эквивалент: «эта женщина». Но в его переводе свободный стих Валека изрядно потеснился перед романсом, почти исчез безжалостный аналитический взгляд. Словом, это стихотворение более Окуджавы, чем Валека.
Вот стихотворение «Спички», давшее название циклу ранних стихов. Строка-рефрен “už davno nezáleži na mene” может быть переведена самыми различными словочетаниями: «уже давно не зависит от меня», «это больше не моё дело», «меня это уже не касается»; в сборнике Валека с забавным названием «Стихи», выпущенном издательством «Худлит» в 1980 году (где – благодаря рекомендации поэта и переводчика А.Ревича – появилась и парочка моих переводов), эта строка в переводе Ю.Вронского звучит: «уже неважно, как ее зовут». Мой хулиганский вариант: «мне давно на это наплевать». Смысл же, видимо, лучше всего передала бы неуклюжая фраза: «Я больше ничего не могу с этим поделать». Речь идёт о давней любви, которую так же невозможно вернуть, как невозможно избавиться от мучительных о ней воспоминаний…
Стихи Валека – действительно нелёгкая задача для переводчика (что ж, как известно, только такие задачи и стоит пытаться решать). Даже их форма – свободный стих, изредка инкрустированный рифмованными и/или ритмизированнымо вставками, – далеко не то, к чему привык читатель стихов на русском языке. То, что воспринимается как норма в поэзии словацкой (чешской, польской, французской, английской), непривычно для русской традиции – во всяком случае, в те годы, когда я занимался переводом Валека, это было именно так. Русский верлибр только создавался – или, точнее, был в глубоком подполье. Поэтому многие стихотворения Валека переводчиками вольно или невольно как бы приглаживались (увы, это не минуло и меня), подгонялись под какие-то привычные образцы. А это  – всегда! – уничтожает неповторимость, индивидуальность поэта.
Но гораздо сложней формы стиха Валека его образная система. Здесь ещё труднее следовать духу, а не букве, не дать читателю потерять за деревьями лес.
Сквозные образы пронизывают весь сборник «Четыре книги беспокойства»: рыбы, вода, круги на воде, вода-женщина  –  женщина-поэзия, и похожие на громадных рыб дирижабли, и статуи, бронзовые и каменные, и снова круги на воде, сомкнувшиеся над упавшим камнем, и отчаянный зов – к любви, которая не вернётся, как не вернётся юность, и неожиданная, как бы посторонняя ремарка: «Просто так, мимоходом» – переходят из стихотворения в стихотворение, связывают их в меж-циклы, прорастают в книге композиционным хребтом, превращая её в единое целое. Но самый излюбленный образ Валека – дождь: «…по обязанности падает на землю дождь…», «…дождь льёт и льёт, плачут хризантемы…», «…под дождём, холодным и сильным// с вами вместе пойду на работу…», «…на веки веков/// фиолетовая татуировка дождя…», «…линии дождя// параллельны. Словно во сне…», «шёл редкий дождь,// так, для порядка…», «…шёл бессмысленный дождь…» и так далее; почти нет стихотворений, где дождь не упоминался бы вовсе.
К дождю и вообще к воде у поэта какое-то особое отношение, идущее, вероятно, от фольклорного осмысления мира. Дождь – устойчивый символ в мифологии всех народов. Греческие мифы о том, как Зевс в виде быка похищает Европу, а в виде золотого дождя проникает к Данае, кажутся нам сегодня забавными сказками. Но если обратиться к мифам архаическим, неолитературенным, то выясняется, что бык, похищающий девушку – это дождь как символ оплодотворения земли небом, колоссальной брачной мистерии.
Мы все вышли из воды, вода плещется в клетках наших тел, и дождь – наш общий предок, к которому мы все возвращаемся.
Вода – вечная женщина, и дождь – неприкаянный мужчина…
И хотя я чаще  старался следовать букве – в нижеприводимом стихотворении, надолго ставшим для меня знаковым и образцовым, я позволил себе быть свободнее:

Просто так

Просто так,
словно я тебя встретил случайно,
словно дождь нас с тобою счищал с мостовых непрозрачными щётками,
словно с якоря снялся корабль, на котором тебя я умчал бы,
просто так, мимоходом:
– Послушай! Люблю!
– О! Ещё один!..

Получил?!
Это надо же –
именно в августе!
Аж по корни
деревьев
залившись стыдом,
как ни в чем не бывало,
покручу я на пальце ключи
и скажу тебе, словно случайно:
– Пойдём?

Просто так, мимоходом.

Это будет, я думаю, в среду,
в пол-четвёртого, у бокового входа
в магазин, где продают дирижабли и средства,
помогающие от пустоты
в памяти. Ты
мне шепнёшь:
– Да? А куда?
Я спрошу тогда:
– Что же нужно тебе?
Ради бога, скажи мне, ну что?
– Ах, не знаю, – ответишь мне ты, –
может, то, что ты произнёс
просто так,
и мимоходом…

Где ты, любимая, где?
Задыхаюсь от страха,
что встречу тебя
в этой жуткой ночи,
в изнуряющей летней воде,
когда непристойная луна в гипнотическом сне
неподвижно стоит за окном,
как труп,
и меня преследует плач,
я трус.

Когда пью чай,
когда кофе мелю,
когда надеваю плащ,
постоянно дрожу,
постоянно держу в голове
это твоё:
– А куда?..

Я почём знаю куда?!

Есть ли место такое, где был бы я близок тебе,
как дерево дереву,
где бы я перелился в тебя
и стал без остатка тобой,
как вода – водой?

Просто так,
словно случайно.
Словно в дождь.
 

Ну, а дальше незаметно произошла совершенно естественная вещь: дождь и вода поселились чуть ли не в каждом моём собственном стихотворении:

…и медленно // как ты и соль и сон в воде…

…Пусть смоет с ясеня мою страницу // дождь города, // отчасти лютеранин…

…полураздетая, вода застыла // каскадами, уступами. // Как стыдно!..

…кругами по воде идут личины…

…светом плюш питается, а вода платит…

…смерть и вода не могут расцепиться…

…опускает его в водосброс, над коим погибли птицы…

…а он, под знаком Водолея, // любимый и немолодой…

…вон капает из крана – неужто жизнь? // в минуту полстакана…

…Так и брожу – о боже, как долго, долго! – // между водой и жизнью, между бедой и домом…

…Отплывает, крутясь, от башни // неразделённый стих, // неумышленно подчиняя // огонь и дождь…

…Кровь туманит жажда; плохой актёр, упаду к воде, // с родственной влагой глаза смыкая всё чаще…

…Призабытые, как воды, чудеса…

…В молнии живёт // душа, //над водами летает…

…Дождь, // дождь опустился на город // по складной шелестящей стремянке. // Дождь разменивает свою оловянную мелочь, // рассылает своих насекомых стеклянных…

…Нас вбирает дождь без передышек. // Смерть и осень – там ли, где вода?..

…Белый дождь, // непрозрачный круг, // дай ты нам вернуться на Юг!..

…«…Стану водой!» – понимает тот, // кого закружил прибой…

…но что он сделал, // чтоб взлететь с воды?..

…шли люди, шел дождь, шли дни. // Все думали: // от полигона идут. // Но шли к полигону они…

…Обнявшись, бросаемся в воду, // а сами // мечтаем: // в прыжке ли, // в воде // охватит нас пламя…

…и в воде качающаяся улыбка // распускается от его касанья…

…дождь всё разрушает, чем сам завладеть бы рад. // Дождь напоминает, что ты не в среде живых. // Дождь справа и слева. И это привычный ад. // Ты смотришь назад – а там пелена дождя. // Утерянный образ сечёт твоей сетчатки узор. // Уже не видать ни зги, ни статуй вождя…

…о единственный мой народ // вод // становой хребет…

…что-то // что-то не так // равновесие вод…

…больше не // опасайся // слов // архетипбеда // почвакровьускорение// это в одном // вода…

…и тут проявит дождь такую прыть…

…что ты пел под водой // огурец молодой…

…но поскольку вода неприродна свету // и наш маршрут проложен не нами…

…Плавают, серебрясь, в мире воды доныне…

…Если тело – вода, то ведь память – плотина…

…Ну, не мёд, хоть воду… – Заплатишь кровью?..

…Не вздумай воду ненавидеть!..

…Kак саламандра, брошенная в воду…

        И не уходят до сих пор.